Новая страшная террористическая атака в Ингушетии (акция
террориста-смертника у здания ГУВД Назрани) 17 августа 2009 года стала
не просто очередным вызовом России на Северном Кавказе. Этот инцидент
снова поставил вопрос о том, какие меры должно предпринимать
государство, чтобы если не избежать полностью, то минимизировать
теракты и диверсии экстремистских групп.
Первые непосредственные реакции российских официальных лиц снова
показали, что власть готова придерживаться хорошо ей знакомого силового
алгоритма решения проблем, при котором этнополитическая ситуация в
Ингушетии (и на всём Северном Кавказе) рассматривается исключительно с
точки зрения угроз безопасности и их подавления 19 августа 2009 года в Ставрополе президент РФ Дмитрий Медведев
провёл совещание о мерах по стабилизации социально-политической
обстановки и нейтрализации террористических и экстремистских угроз в
Северо-Кавказском регионе, в ходе которого он дал свою интерпретацию
трагических событий последней недели: «Некоторое время назад начало
складываться впечатление, что ситуация на Кавказе, связанная с
террористическими проявлениями, существенно улучшилась. К сожалению,
события последнего времени показывают, что это не так и что, если
соответствующая работа останавливается, начинают происходить очень
серьёзные происшествия». Однако первостепенный интерес для российских
граждан представляла всё же не констатирующая, а конструктивная часть
президентского анализа. В этой части президент России остановился на
тех мерах, которые, по его мнению, призваны исправить нынешнюю тяжёлую
ситуацию. Во-первых, предложено полностью вывести из-под юрисдикции
суда присяжных преступления, совершаемые организованными преступными
группировками (ОПГ), а также изменить территориальную подсудность по
делам, связанным с террористической и экстремистской деятельностью
«Если не можем качественно привлечь к ответственности бандитов здесь,
на Северном Кавказе, будем делать это в другом месте — в Москве,
Санкт-Петербурге, на Камчатке. Они (бандиты) должны быть наказаны», —
резюмировал президент.
Во-вторых, президент намерен в скором времени отправить в
Федеральное собрание свои предложения по назначению военных и
гражданских судей.
Таким образом, новая активность силовиков должна, следуя этой логике, ослабить позиции боевиков.
Между тем при таком подходе допускается несколько
фундаментальных ошибок. Начнём, пожалуй, с определения лица противника,
с которым надо бороться. Фактически Дмитрий Медведев вслед за своим
предшественником Владимиром Путиным отождествляет террористов с
бандитами, а их деятельность с функционированием ОПГ. В принципе
причины такого понимания терроризма и террористов понятны. Высшие
российские руководители и представители спецслужб, во-первых, стремятся
максимально упростить идентификацию террористов, не утруждая себя
сложными терминологическими занятиями (чтобы рядовому гражданину было
понятно). Во-вторых, такое отождествление — результат информационной
кампании времён первой чеченской, когда некоторые восторженные
журналисты и политологи из Европы рассматривали Масхадова и Дудаева как
«борцов за свободу и национальную независимость». Отсюда и жёсткое
противопоставление таким оценкам. Да бандиты они, а никакие не борцы!
Отождествление терроризма и криминальной деятельности массовым
сознанием не может вызывать каких-либо возражений. Для рядового
гражданина нет существенной разницы между насилием подъездного
грабителя и насилием поборников «свободы маленького горского народа». С
обывательской точки зрения мотивация самого факта насилия — вопрос, не
имеющий никакого практического значения. Иное дело — оценки
руководителей государства. Сведение терроризма к банальному бандитизму
диктуется на первый взгляд благородной целью — принизить мотивацию
организаторов и исполнителей терактов, лишить их действия морального
оправдания. При этом российские чиновники фактически воспроизводят
недопустимые для их ранга обывательские представления о том, что
убивать, захватывать заложников и шантажировать государство могут
только «нехорошие парни», то есть бандиты, в то время как политиками
могут быть исключительно облачённые в дорогие костюмы благообразные
джентльмены. Им искренне кажется, что, если позиционировать нашу борьбу
с терроризмом на Северном Кавказе как антикриминальные действия, Европа
сменит гнев на милость и не будет обвинять Россию в нарушении
гражданских и политических прав. Какие, в самом деле, политические
права и ценности могут защищать обычные уголовники?
Между тем при таком подходе игнорируется фундаментальный для
любого уважающего себя государства принцип: любые действия,
направленные против единства и целостности страны, недопустимы как
таковые. То есть бороться необходимо не только с набором криминальных
методов, применяемых врагом, а с контуром его политических и
идеологических целей. Следовательно, борьба с терроризмом вовсе не
должна сводиться к пропагандистской шумихе в духе советского агитпропа
про морально неустойчивых террористов-бандитов, склонных к алкоголю,
наркотикам или слабому полу (вариант — однополой любви). Даже если
предположить, что теракты осуществляются лучшими и морально устойчивыми
выпускниками МГУ или МГИМО и мотивируются благороднейшими целями
преобразования человечества, — они по своей сути гораздо опаснее
действий полуграмотной «Чёрной кошки». Тем паче что в случае с
террористами на Кавказе это действия против хорошо организованных
сетей, не имеющих единого ЦК или вертикали, мобильных и поэтому
непредсказуемых. При этом их идеологи имеют, в отличие от многих
местных чиновников, свою программу действий. В этом смысле совершенно
прав видный российский исламовед Алексей Малашенко, когда говорит, что
адепты радикального ислама «поступают в соответствии с собственной
логикой (а не в соответствии с правозащитными увещеваниями. — С.М.),
чувствуя за собой если не поддержку, то симпатию значительной части
общества. Они прекрасно умеют пользоваться лозунгами социальной
справедливости, критиковать коррупцию, жуликоватость официального
духовенства. И всё это подавать в ясной и понятной религиозной
оболочке».
Вторая ошибка связана с недоверием к судам присяжных и
надеждой на особые (экстраординарные) судебные меры. В этой связи
хочется вспомнить примеры из нашей же отечественной истории. Сколько
полицейских мер было предпринято императорской властью для борьбы с
социальным терроризмом в дореволюционной России! Здесь можно вспомнить
и декрет от 12 марта 1882 года (о праве ставить любого подданного
империи под «гласный надзор»), и Уложение о наказаниях 1885 года, и
военно-полевые суды 1906—1907 годов, и ссылки. И какой же получился
результат? Итоги такой чрезвычайщины лучше всех описал американский
историк, автор классических произведений по русской истории Ричард
Пайпс: «Главным и совсем незапланированным свершением этого прототипа
полицейских режимов явилась радикализация русского общества.
Политическое преступление было определено столь широко, что далеко
раскинутые сети полицейских мероприятий захватывали и объединяли людей,
не имевших почти ничего общего между собой. С юридической точки зрения
не проводилось различия между консервативной, националистической,
либеральной, демократической, социалистической и анархической формой
недовольства. Помещик-монархист, разъярённый некомпетентностью или
взяточничеством бюрократии у себя в уезде, в глазах закона и
жандармерии превращался в союзника анархиста, готовящего бомбу для
взрыва императорского дворца. Своими запретительными мерами
правительство, по сути дела, толкало граждан в ряды оппозиции, где они
становились восприимчивыми к экстремистским лозунгам». Не то же ли
самое (по сути и по содержанию) мы видим сегодня на Северном Кавказе?
Когда студент-востоковед, свободно трактующий суры Корана, записывается
в ваххабиты только потому, что не разделят взглядов официального
исламского духовенства. Когда в результате специальных операций в
«улов» попадают те, кто не имеет никакого отношения к действительно
террористическим организациям. Когда отсутствие профессионализма и
честности в судебной и правоохранительной системе толкает обывателя к
незаконной деятельности и коррупции. Вот как описывает это упомянутый
нами Алексей Малашенко в своей блестящей книге «Ислам для России»:
«Действия власти часто вызывают раздражение у мусульман, лояльных
российскому государству, но резко негативно относящихся к его методам
подавления исламской оппозиции. Власть не делит исламистов на радикалов
и умеренных, да и вообще сваливает в кучу всех, кто по тем или иным
причинам расходится во взглядах с вставшими на путь конформизма
пастырями традиционного ислама». Не правда ли, похоже на описания
Ричарда Пайпса про императорскую Россию рубежа двух прошлых веков?
Риторический вопрос, насколько полезен в этой ситуации полный
отказ от суда присяжных. Возможно, будь наша судебная система более
эффективной и менее коррумпированной, такое решение имело бы какой-то
смысл. Однако до такого идеала ещё далеко, а потому нет никакой
гарантии, что без «народного ока» решение судебных инстанций по таким
сложным вопросам, как терроризм, будет грамотным, объективным и,
главное, справедливым.
И наконец, последнее соображение. Оно не было сформулировано
президентом в виде отдельного тезиса, но звучало рефреном в ходе
ставропольского совещания. Смысл его в том, что основную нагрузку в
борьбе с терроризмом будут нести МВД и другие силовики. Но всё дело в
том, что с присутствием армейских подразделений и частей внутренних
войск в той же Ингушетии, как говорится, нет особых проблем. В
Ингушетии располагается один из наиболее сильных полков
Северо-Кавказского военного округа — 503-й мотострелковый полк 58-й
армии в станице Троицкой Сунженского района. В задачу этого полка
входит усиление группировки МВД России на Северном Кавказе. Однако по
большей части 503-й полк поминается в СМИ в связи с многочисленными
нападениями на него боевиков. Автору статьи не раз доводилось побывать
не только на территории Ингушетии, но и побеседовать с военнослужащими
этого подразделения российского Минобороны. Такое общение показало один
и тот же результат. Военные в Ингушетии не рассматриваются как гаранты
мира и стабильности. В свою очередь военные (а также члены их семей) рассматривают
своё положение немногим лучше, чем положение обитателей гетто. Проводы
же близких и родных российских офицеров (а на самолёт, чтобы попасть на
«большую землю», надо выбираться в аэропорт Владикавказ, расположенный
в Беслане) превращаются в экспедиции, хорошо описанные в кавказских
рассказах и повестях Льва Толстого. Таким образом, армия существует
сама по себе, а население само по себе. Контакты же армии и народа
зачастую приводят вовсе не к тем результатам, которые бы считались
оптимальными.
И эта ситуация существует, притом что профессия офицера в
советский период (даже после депортации) считалась в Ингушетии (тогда
части единой Чечено-Ингушской АССР) престижной, а служить в рядах
советской армии считалось необходимым обрядом «инициации» для ингушских
мужчин. Биографии двух президентов Ингушетии (Руслана Аушева,
дослужившегося до генеральского звания, и Юнус-бека Евкурова, Героя
России и гвардии полковника) — хороший тому пример. К чему же все эти
экскурсы и воспоминания? Они к тому, что введение дополнительных
контингентов, не пользующихся авторитетом, не принесёт должного
результата. Какая разница, сколько представителей власти будет
сконцентрировано в одной точке? Сколько бы их ни было, они будут
восприниматься как инструмент власти, не способной решить социальные,
экономические и другие проблемы местного населения. Следует понимать,
что рост сторонников так называемого ваххабитского подполья — это не
только приход в ряды противников власти экстремистов. Это нередко и
протест (социальный или политический) против несправедливости. С этой несправедливостью власть боролась неохотно, а военных
(и вообще людей в погонах) население рассматривает не как
представителей своей власти, а как репрессивный инструмент. Проблема же
восстановления справедливости и легитимности российской власти не
решаема только в формате военного усиления или отмены судов присяжных.
Необходимо лишать привлекательности идеи и лозунги ваххабитского
подполья. А сделать это одними военными демонстрациями и юридической
чрезвычайщиной нельзя. Хотя стоит признать, что усилия президента
Евкурова направлены как раз на то, чтобы вернуть власти авторитет.
Жизнь показывает, что процесс этот будет долгим и очень болезненным. Но
выбора нет.
|